Находки целых форм одежд, изготовленных из холщовых, шелковых и шерстяных тканей, головных уборов из кожи, тканей и меха и кожаной обуви фиксируются в могильниках Северного Кавказа с VII в. Это время совпадает с оформлением на широкой территории от Каспия до Черного моря могущественного государственного объединения — Хазарского каганата. Однако в советской исторической науке хазарский вопрос долгое время был под идеологическим запретом [Доде, 1996].

На сегодняшний день целый ряд памятников в Дагестане и Центральном Предкавказье археологи связывают с хазарской культурой: Чир-Юртовский комплекс, богатые захоронения в склепах у городища Тарки, Андрей-аульское городище [Магомедов, 1983], Агачкалинский могильник [Смирнов, 1951], Хумаринское городище, где были обнаружены рунические письмена [Биджиев, 1983], поселение Кольцо-гора у г. Кисловодска [Кузнецов, 1992].

В обобщающей монографии С.А.Плетневой приведены памятники хазарского круга на Дону, в Крыму, степном Приднепровье, степях Поволжья и Прикаспия, а также в предгорьях и равнинах Северного Кавказа — землях, составлявших в VII-IX вв. владения каганата [Плетнева, 1999].

О неоднородности населения Хазарии писали многие авторы. А.В.Гадло приводит сведения арабских авторов Х в. ал-Истахри и Ибн Хаукаля об антропологической неоднородности хазар: "Одни из них были очень смуглые, их называли "карахазары" (буквально "черные хазары"). Другие, напротив, были светлые, "белые" и, в отличие от первых, "видные по красоте и наружным качествам" [Гадло, 1979, с. 203].

Культура Хазарского каганата в своей основе была хазарской. Но в ее создании принимали участие древнеболгарский и аланский этносы. Не следует сбрасывать со счетов и роль адыгских племен, населявших юго-западные районы Северного Кавказа и втянутых в орбиту хазарского владычества предков нахских народностей.

В то время как С.А.Плетнева считает, что салтово-маяцкая культура явилась единой культурой Хазарского каганата, А.В.Гадло отрицает существование единой культурной общности на территории Северного Кавказа в средневековье и считает, что отдельные народности сохраняли свои специфические особенности. Вместе с тем А.В.Гадло признает "явное культурное сближение ряда областей", а также говорит о том, что были созданы предпосылки для формирования единой культуры в течение последующих столетий.

Таким образом, факт сближения культур разных народностей, населявших Хазарский каганат, никем из исследователей не оспаривается. Многие элементы культуры, как показала С.А.Плетнева, были сходными на всей территории Хазарии. Близость материальной культуры различных областей Хазарского каганата и руническая письменность выделены С.А.Плетневой в качестве объединяющего базиса, который позволил существовать сильному политическому объединению этнически разнородных земель в течение 300 лет.

Особое место в этом ряду занимает костюм как важнейший показатель единства материальной культуры народов Хазарского каганата. Ал-Истахри и Ибн Хаукаль свидетельствуют, о том, что одежда хазар была схожа с одеждой соседних народов (см. [Гадло, 1979, с. 176]). На серебряном хазарском блюде в сцене единоборства двух богатырей можно увидеть хазарский костюмный комплекс. Он состоял из распашного, приталенного, подпоясанного кафтана, запахнутого налево с отворотом по вороту, длинных штанов, заправленных в сапоги, и головного убора в виде повязки (на одном из персонажей). Оба борца одеты в кафтаны из одинаковой ткани, идентичен и материал поясной одежды. Возможно, здесь изображены изделия из импортного шелка, так как ал-Истахри и Ибн Хаукаль указывают на то, что "хазары одежду не производят, а она ввозится из разных стран, включая Рум (Византию), Закавказье и Джурджан (Горган)" (цит. по [Гадло, 1979, с. 176]). В данном случае арабские авторы имели в виду именно ткани, а не предметы одежды, которые хазарские мастерицы изготовляли в соответствии с традициями и вкусами тюрок.

Изображенный на упомянутом блюде покрой кафтанов встречается на некоторых других памятниках искусства. В частности, на фреске из Афрасиаба изображен тюрок в запахнутом налево приталенном распашном кафтане, ворот которого тоже имеет отвороты (см. [Альбаум, 1975, рис. 5]). Мужские платья такого же покроя можно видеть на росписях в Кизиле, Тарашлыке и в Кучаре. Согдийский вариант тюркского кафтана зафиксирован в росписях Пенджикента.

На мужскую одежду раннего средневековья в Иране, Средней Азии или Византии оказали мощное воздействие тюркоязычные кочевники евразийских степей — авары, булгары, хазары. Повсеместно прослеживается влияние тюрок не только на одежду, но и на доспехи, и конскую упряжь [Распопова, 1970, с. 86-91]. Даже автор знаменитого византийского военного трактата VI в. “Стратегикон” Маврикий рекомендовал: "Одежда самих воинов должна быть просторна, длинна и красива, как у авар" [Маврикий Стратег, 1903, с. 17]. Персидский шах изображен в гроте Таки-Бустан в сшитом по тюркской моде кафтане, опоясанном наборным поясом тоже тюркского типа с подвесками (см. [Зиапур, 1965, с. 552]).

Покрой северокавказских кафтанов соответствовал крою тюркской плечевой одежды. Особенно наглядно это иллюстрирует кафтан, найденный в Мощевой Балке. Он сшит из иранской ткани с изображениями Сэнмурва, но по тюркскому канону. Следует отметить, что могильник в Мощевой Балке связывается с адыгским этносом. Это подтверждает единство материальной культуры Хазарской империи, в которой знать независимо от этнической принадлежности одевалась по тюркской моде. Однако покрой холщовых халатов рядовых общинников, в целом соответствующий тюркскому, отличался большей сложностью. В тюркском варианте перекидной стан соединяли с юбкой прямым швом немного ниже линии талии. Клеш юбки достигался соответствующим кроем. В северокавказских же кафтанах юбку пришивали к стану по линии талии, где дополнительно собирали в сборки и часть ткани выпускали в выступающие на спине “уголки”. Шов, соединяющий лиф и юбку, был отделан специальным кантом, который выполнял не только декоративную, но и конструктивную функцию. Эти особенности кроя, а также боковые разрезы на юбке, смещенные, согласно конструкции, назад, сохраняются в современном этнографическом костюме населения Северного Кавказа. Крой средневекового кафтана вполне соответствует описанию черкески, приведенному Е.Н.Студенецкой: "Черкеска, обтянутая по фигуре, от пояса плавно расширялась книзу при помощи особого кроя спины и клиньев. Боковые швы у подола оставляли незашитыми на 10-12 см" [Студенецкая, 1989, с. 87]. Традиция застежки встык, состоящей из матерчатых пуговиц и петелек, часто пришитых на полочке верхней одежды, или представляющей собой несколько пар галунов с металлическими пуговицами, фиксируется в кавказском костюме с раннего средневековья и встречается среди найденных изделий XI-XV вв. Таким образом, можно констатировать, что бытовавший в средние века покрой верхней одежды не только сохранился в этнографическом платье, но стал господствующим, типичным в одежде народов Северного Кавказа (Прил.1).

Однако наибольшее воздействие на развитие северокавказских народов оказал Хазарский каганат. Аланская правящая династия состояла в родстве с хазарской, заимствовала у хазар их титулатуру, подражая хазарскому двору, носила их костюм, который в VII в. представлял собой базовый костюм мужского населения Северного Кавказа. В могильниках, связанных с алано-адыгским этносом, обнаружены целые формы одежд, обуви, головных уборов этого периода (Прил.2). Поскольку есть основания считать этот костюмный комплекс типичным для всего населения, он будет рассматриваться в качестве основного.

В аланских погребениях VII-XI вв. штанов ниже колен не зафиксировано, хотя в сарматском и скифском костюмах бытовали именно длинные штаны, Их происхождение исследователи связывают с персидским костюмом. “По этому признаку — штанам (галльское bracca), римляне дали всем так называемым варварским народам, пользовавшимся этим предметом одежды, — от Персии через Кавказ до северного побережья Черного моря и по всей Европе до Галлии — прозвище braccati (носящие штаны — иноземные, чужие)” [Брун, Тильке, 1996, с. 8]. Но в античной литературной традиции длинные штаны стали символом сарматов. Покрой же коротких аланских штанов с широким шагом имеет аналогии в центральноазиатских древностях.

Аланы носили чулки на подвязках, крепившихся к поясу. Этот способ крепления чулок, вероятно, следует связывать с восточнокочевнической традицией. На китайской статуэтке азиатского воина эпохи Тан из собрания музея в Торонто можно видеть подобный способ крепления сапог к поясу с помощью пряжек и ремней (см. [Mahler, 1959]). Позднее точно так же закрепляли сапоги половцы, о чем свидетельствуют их каменные изваяния.

В аланском костюме штаны-чулки не зафиксированы, но традиция использования такого элемента в мужском костюме ираноязычных народов прослеживается в более раннее время. Верхние штаны-чулки, пристегивавшиеся к поясу под рубахой, входили в костюм саргатиев — северо-западного иранского народа. В Пазырыкских курганах С.И.Руденко обнаружил очень длинные войлочные чулки, верхний край которых украшен художественной аппликацией из цветного войлока. Античные источники указывают на существование у скифов подобных штанов: не сшитых, представляющих собой длинные ноговицы, прикреплявшиеся к поясу завязками. Высокие чулки, крепившиеся к поясу, отмечены и в костюме саков-тикрахауда.

Среди исследованных этнографами видов поясной одежды выявляются прямые параллели кроя со средневековыми аналогами. Прежде всего, следует сказать о штанах с широким шагом, исключительно удобных для верховой езды и распространенных в костюме адыгских народов, карачаевцев, балкарцев и большинства осетин. Такая аналогия опровергает мнение о половецком влиянии на развитие этого типа одежды. Не отрицая тюркского происхождения подобных штанов, можно считать, что в кавказском костюме они бытовали задолго до появления здесь половцев. Характерно, что такие штаны сохраняются и в женской одежде народов Северного Кавказа.

Традиция изготовления обуви из мягкой кожи без каблуков и подметок, характерная для современного кавказского этнографического костюма, прослеживается еще со времен скифов, у которых исследователи отмечают главным образом невысокие мягкие сапожки. С середины II до середины III в. в Сарматии появляются высокие сапоги, в том числе и женские [Яценко, 1993а, с. 101]. В мягкой кожаной обуви изображались персонажи среднеазиатских росписей Пенджикента. Основную роль в формировании кавказских форм обуви, скорее всего, сыграла не столько культурная преемственность, сколько особенности местного рельефа и климата.

Е.Н.Студенецкая отмечала, что самые простейшие формы обуви на Северном Кавказе сохранялись тысячелетиями. Поэтому совсем несложно увидеть аналогии рассмотренным археологическим экземплярам в этнографическом материале. “Традиционные формы обуви, сложившиеся в давние времена, прошли почти неизменными через XVIII-XIX вв. и оказались довольно устойчивы и в первой половине XX в. Это объясняется приспособленностью народной обуви к условиям природы и быта, практичностью, несложностью изготовления в домашних условиях” [Студенецкая, 1989,c. 122].

Прототипом некоторых средневековых северокавказских головных уборов, очевидно, были скифские остроконечные шапки-башлыки, закрывающие уши, затылок и шею, которые иногда завязывались у подбородка. Остроконечный башлык также был головным убором сармат. У головных уборов хорезмийского комплекса наверху, в середине макушки, имелся небольшой выступ. Аланы в качестве одного из символов воинского достоинства использовали остроконечные навершия головных уборов.

Конструкция мужского кафтана основывалась на распашном характере кроя. Он был отрезным немного ниже линии талии, имел левый запах и рукав, превышающий длину руки (Прил.3).

Холщовый кафтан, обнаруженный в Подорванной Балке В.Н.Каминским и И.В.Каминской, состоял из 20 деталей. Из выкройки видно, что аланским мастерицам была известна система косого кроя и вытачек, позволяющая убирать излишки ткани в области торса, благодаря чему достигался эффект облегания туловища.

Отрезная по линии талии юбка слегка посажена по соединительному с лифом шву, который прикрыт узким отделочным кантом из основной ткани, свернутой руликом. Перегиб этого канта образует петлю для пуговицы. С правой стороны петля выходит наизнанку, с левой — налицо. Кант проходит по боковым частям шва, выходит на спину, но не соединяется. Таким образом, на спине остается в центре промежуток неприкрытого шва.

У кафтана нет проймы как таковой. Конструкция рукава отличается сложностью, обусловленной утилитарной необходимостью создать свободу движения руке при полном облегании кафтаном туловища. Юбка имеет разрезы по боковым швам, согласно конструкции смещенным назад. Над разрезами пришиты закрепляющие прямоугольники из основной ткани, которые не давали швам разойтись в процессе носки. Ворот кафтана оформлен шелковой бейкой, скроенной по косой. К бейке изнутри пришита петелька из толстой крученой нити и пуговка из шелковой ткани.

Внутренние швы бесподкладочного кафтана тщательно обработаны. Соединительный шов выполнен следующим образом. Край полочки подогнут наизнанку на 1,5 см, а верх юбки — на 0,8 см, они скреплены швом “через край”. Край полочки отогнут вниз и закрывает соединительный шов. Затем он подогнут внутрь и подшит к юбке швом “через край”. Благодаря подобному приему достигались и эстетическая отделка изделия, и технологическая крепость шва. По этой технологии выполнены практически все изделия, не имеющие подкладки. Утепленные и без подкладки мужские шелковые и холщовые кафтаны шились по одной схеме.

В могильнике Амгата VII-X вв. обнаружены фрагменты одежды из двухслойного холста, переложенного войлоком и простеганного. Мужские холщовые кафтаны, как правило, были отделаны шелком по вороту, обшлагам рукавов, низу и боковым разрезам.

Для костюмов населения Северного Кавказа запах—важная характеристика. Левый запах отличал “варварский” западный мир от цивилизованного Китая. Выделение левого запаха как признака варварского костюма случайным не было, так как в китайской одежде он символизировал потусторонний мир в погребальном обряде. И сегодня в Северном Китае нижняя одежда покойников изготовляется с запахом налево. “О древности этого обыкновения можно судить по следующей цитате из классической книги „Лунь-юй" (Суждения и беседы): „Учитель сказал: Гуань-Чжун был первым министром в правление Хуань-Гуна. Благодаря ему Хуань, встав во главе всех князей, объединил страну и установил порядок в Поднебесной. До настоящего времени мы вкушаем плоды его деяний. Если бы не Гуань-Чжун, то мы носили бы волосы распущенными и запахивали бы халаты налево" (т.е. были бы покорены варварами и переняли бы их обычаи)” [Сычев Л.П., Сычев BJI., 1975, с. 33].

Поясная одежда средневекового населения Северного Кавказа была однотипной для мужчин и женщин. Она включала штаны, чулки, ноговицы и кожаные носки. Короткие штаны кроили из трех квадратов. Этот покрой был распространен в кочевническом мире с гуннских времен. Верх обрабатывали крайне узким рубцом, в который невозможно было продеть шнур. Поэтому штаны закрепляли на поясе при помощи стягивающего ремня. Детали соединяли обметочным швом “через край”. Технологически короткие штаны изготовляли небрежнее по сравнению с тщательной обработкой кафтанов. Видимо, это происходило потому, что штаны были скрыты под верхней одеждой.

Чулки также изготовляли из холста. В случаях, когда для больших размеров не хватало ширины ткани, в них вставляли клинья. Стопу выкраивали и шили отдельно, а затем пришивали к верхней части чулка. Встречаются экземпляры, у которых нижняя и верхняя части сшиты из холстов разного качества. Обычно ткань худшего качества использовалась для нижней части чулка, так как ее скрывала обувь. Верх чулка подшивали “вподгибку”. В центр верхней части пришивали кожаный квадрат. В нем делали отверстие, через которое протягивался кожаный шнурок С лицевой стороны, поверх кожаного квадрата, шнур завязывали узлом, а затем через отверстие вытягивали с изнаночной стороны и закрепляли на поясе. Возможно, на ноге чулок еще дополнительно закрепляли завязками крест-накрест. В Мощевой Балке найдены чулки, к которым пришиты завязки из полотняных полос.

В Подорванной Балке был обнаружен кожаный чулок, сшитый по модели холщовых образцов, только шов проходил по внутренней стороне голени. Голенище и ступня соединены вшитым треугольником. Верх чулка не сохранился.

Как показывают материалы раскопок, наряду с чулками в обиходе были распространены и войлочные ноговицы.

Обувь в VII-IX вв. представляла собой мягкие кожаные башмаки или сапоги без подметок и каблуков. Простейший вид обуви — арчита — шили из цельного куска сыромятной кожи, при надевании внутрь подкладывали сухую траву.

Интересный вид обуви был найден в Хасаутском скальном могильнике. Это хорошо сохранившийся высокий кожаный сапог с мысом, закрывающим колено. Он сшит по сложной схеме, особенно в местах соединения стопы с голенищем. Верх его, как и у других видов обуви, обшит шелковой тканью. Соединительные швы “имеют мелкую строчку, очень похожую на машинную” [Рунич, 1971, с. 174]. Сапог выполнен из кожи высокого качества и не имеет подметки. На серебряном венгерском блюде Х в. охотник, держащий на руке сокола, обут в сапоги, идентичные хасаутскому экземпляру [Артамонов, 1962, с. 261].

Мужские головные уборы, бытовавшие в это время, представляли собой шлемовидные шапки из четырех клиньев с округлым или пирамидальным верхом. Длина назатыльника варьировалась от заканчивающегося под подбородком до спускающегося к плечам.

В Мощевой Балке была обнаружена шапка с округлым верхом. По низу ее шла опушка из чередующихся белых, желтых и коричневых полосок меха.

Шапку застегивали петелькой, расположенной с правой стороны нижней части опушки, пуговка пришита слева (Прил.4).

Большое распространение получили мужские головные уборы с коническим верхом. Оригинален головной убор из Мощевой Балки, изготовленный из согдийской ткани с изображениями кувшинов. Схема кроя та же: верх из четырех клиньев, низ в виде широкой полосы до плеч. Верх головного убора венчает небольшая деревянная палочка, обтянутая позолоченной кожей. Шапка посажена на полотняно-кожаную подкладку. Такой тип головных уборов был широко распространен на Кавказе в раннем средневековье. Изображения подобных шапок встречаются и в Закавказье, на барельефах, где представлены строители церкви Звартноц — каменщики и ваятели VII в.

Среди головных уборов башлыкообразные модели, видимо, были основными, так как этой форме подчинены другие выкройки. В Подорванной Балке найден головной убор, сшитый из одного куска холста, верхняя часть которого вырезана в виде треугольных клиньев, сшитых вместе так, что получается коническая форма, а нижняя образует назатыльник. Края, обрамляющие лицо, обработаны шелковой тканью.

Важным элементом ансамбля мужского костюма был пояс (Прил.5). В кавказском костюме этот функциональный атрибут одежды нес не только конструктивную нагрузку, он содержал и определенную информацию, обусловленную различными историческими аспектами.

Народы Северного Кавказа, как, впрочем, и другие, издревле наделяли пояса, как бы заключавшие человека в круг, охранительными функциями. Практически во всех аланских погребальных памятниках раннего средневековья встречаются поясные гарнитуры. В некоторых случаях в погребениях при наличии полного поясного набора в поясах отсутствуют пряжки. Этот факт исследователи связывают с идеологическими представлениями средневековых людей, которые таким образом обезвреживали покойника: висящее на расстегнутом поясе оружие невозможно было использовать против живых [Плетнева, 1967, с. 161].

Скифы, например, придавали “поясу, на котором завязывалось несколько „мужских узлов", важное очистительное значение” [Бессонова, 1983, с. 22]. В аланском могильнике Амгата был обнаружен орнаментированный бронзовыми бляшками кожаный пояс, на котором были завязаны узлы из кожаных шнуров. Народы Северного Кавказа считали, что узел — это оковы для духов. Вероятно, данный аланский пояс можно соотнести со скифо-иранской традицией.

Пояса являлись тем отличительным знаком военного сословия, который прослеживается на территории от Китая до Византии [Ковалевская, 1972, с. 108].

В IV-IХвв., когда происходили непрерывные передвижения многочисленных племен и военные походы, возникали различные союзы, появилась объективная необходимость неязыкового средства опознавания, которое передавало бы максимум сведений минимальным количеством сигналов. Таковым опознавательным средством в раннем средневековье стал пояс с металлическим набором [Ковалевская, 1970, с. 44]. Поясной набор указывал на заслуги и место его владельца в административной и воинской иерархии.

Использование пояса в качестве знака, выделявшего человека знатного происхождения, встречается в разных традициях. Например, Анна Комнина сообщает о назначении Мономаха на пост дуки буквально следущее “Получив письменные предписания о поясе дуки... на следующий день уехал из царственного города в Эпидамн и в область Иллирика” [Анна Комнина, 1996, с. 88]. В комментарии к этому тексту указывается, “что особый пояс был инсигнией носителей титулов новелиссима, куропалата и магистра. Согласно этому свидетельству Анны, передача пояса символизировала и сопровождала акт назначения на пост дуки” [там же, с. 462].

В книге “О церемониях византийского двора” говорится о порядке назначения “опоясанной патрицианки”. Эта статья появилась по велению византийской императрицы Феодоры, которая хотела иметь высший чин при своем дворе для связей с чиновниками двора царского. Широкий пояс в виде портупеи стал в Византии отличительным знаком чиновников, находящихся на государственной службе, еще с IV в. и вошел в моду у женщин высших слоев общества [Кондаков, 1929, с. 182].

Пояс является отличительным символом и в Библии: “Он возвысил Аарона, подобного ему святого, брата его из колена Левиина; постановил с ним вечный завет, и дал ему священство в народе; Он благословил его особым украшением и опоясал его поясом славы” (Сирах45,7-8). Помазаннику своему Киру Господь говорит “Я держу тебя за правую руку, чтобы покорить тебе народы, и сниму поясы с чресл царей, чтоб отворялись для тебя двери, и ворота не затворялись” (Исаия45,-01).

На Северном Кавказе наборные пояса распространялись, несомненно, под тюркским влиянием. Но аланы выработали собственную сигнальную систему украшений, предоставив ведущую роль бляшкам, в то время как авары, основные распространители тюркской моды в то время, эту роль отводили наконечникам. Если в поясном наборе воина бляшек не было, а украшали его наконечники на подвесных ремешках, то владелец, скорее всего, был аваром. Таким образом, помимо знака воинского достоинства пояс являлся показателем этнической принадлежности. В этнографическом костюме народов Северного Кавказа узкие кожаные пояса с металлическим набором оказались устойчивой деталью костюма, но указывали скорее на социально-имущественное положение владельца, чем на его этническую принадлежность.

В период раннего средневековья поясной набор в костюме народов Северного Кавказа наделялся максимальной смысловой информацией. Однако постепенно она стала угасать, и в результате сохранилось лишь утилитарное назначение пояса как конструктивного элемента костюмного ансамбля.

В VII-XI вв. рассмотренный покрой одежды был основным у населения Северного Кавказа. Приталенно-расклешенный кафтан, остроконечные шапки и мягкие высокие сапоги составляют основной набор предметов мужского костюма персонажей, изображенных на стенах гробницы с реки Кривой, а также на каменной плите, обнаруженной в Кочубеевском районе Ставропольского края.

Провести подробный анализ комплекса женского костюма достаточно сложно. Наиболее древний туникообразный покрой платья бытовал у многих народов на довольно широкой территории. Л.С.Клочко приводит покрой и реконструкции скифского женского платья, которое по форме сходно с северокавказским. Это сходство выявляется в следующем: платье имеет прямой перекидной стан, к которому пришивались прямоугольные боковины для расширения подола. Рукава пришивали к стану по прямой линии с полуластовицами, а ширину подола варьировали, вставляя в боковые швы раскашивающие клинья. Запазушный карман представляет собой уникальный элемент в конструкции аланского платья.

Платья туникообразного покроя, короткие широкие штаны, шапочки округлой формы и начельные диадемы С.А.Яценко считает характерными элементами сармато-аланского женского костюма. Особый интерес представляет женское платье из 309-й могилы Танаиса, в котором Яценко выделяет элемент, сходный с аланским запазушным карманом.

Э.А.Рикман отметил, что скифянки и сарматки носили свободные сорочки, стянутые в талии поясом, поверх которых надевали широкие распашные халаты с длинными узкими рукавами. Очевидно, Рикман имеет в виду тот же кан-дис. Распашная одежда была и у сарматок, носивших одинаковый с мужчинами костюм. Распашной характер женской верхней одежды зафиксирован в росписях Пенджикента, где мужские и женские кафтаны почти не отличаются друг от друга. Единственное сходство между кавказским женским костюмом и комплексом женского ансамбля, изображенного на восточных средневековых фресках, — в том, что верхнее платье никогда не подпоясывалось.

Силуэт женского этнографического костюма сложился позже. Его основу составило распашное, расклешенное и приталенное платье. Казалось бы, не подпоясанное платье Т-образного силуэта и характерный головной убор аланских женщин-матерей остались в рамках XI в. Однако данные этнографии свидетельствуют, что это не так. На этих данных основаны, например, исследования Е.Н.Студенецкой. Большой интерес в этой связи представляет собрание этнографических рисунков, в которых художники запечатлели образы представителей народов Северного Кавказа 20-х годов XX в. (см. (Доде, 1997; 1998]).

Исследователи отметили, что у вайнахских народов — чеченцев и ингушей — в XIX — начале XX в. женская рубаха в сочетании с надетыми под нее штанами считалась одеждой, достаточной для выхода за пределы дома, селения, на праздник Подтверждение тому можно найти в многочисленном графическом материале.

Представляет интерес описание покроя рубах, бытующих в этнографическом костюме Северного Кавказа: “Первый, основной тип, идущий из более ранних периодов, — туникообразная рубаха. Она имела перекидное плечо, довольно широкий и длинный рукав, пришитый к стану по прямой линии, с ластовицей. Книзу рубаха расширялась за счет боковых клиньев, идущих к подмышке.

Клинья могли быть составлены из двух частей, со швом на боку или цельными в виде сильно вытянутого равнобедренного треугольника, при этом его вершина вшивалась в шов рукава, заменяя ластовицу” [Студенецкая, 1989, с. 130].

Нательные рубахи такого типа были распространены у всех народов Северного Кавказа, что свидетельствует об изначально общем культурном субстрате, воспринятом разными кавказскими этносами. В данном случае речь идет о средневековом прототипе этой формы костюма. Приведенное ранее описание женской этнографической рубахи полностью соответствует выкройке археологического платья. Бытование покроя платья VII-XI вв. в нательной одежде Х1Х-ХХ вв. подчеркивает древние традиции этой формы. Генетическая связь со средневековым женским платьем выразилась и в том, что чеченские и ингушские женщины платье-рубаху не подпоясывали. Так же одевались и адыгейки. Покрой же" верхнего национального кавказского платья диктует необходимость пояса как конструктивного подкрепления.

Известно, что на Кавказе женщины носят большие шали. Манера ношения этих головных уборов такова: “...платок (шаль) складывали углом и накрывали голову, все концы спускались на спину и висели свободно (такой способ ношения платка чаще встречался в Осетии, Чечне и Ингушетии, реже в других местах)” [Там же, с. 186]; “Осетинские женщины надевают на голову платок, концы которого висят по обеим сторонам лица, но они редко покрываются им” [Там же, с. 61]. Об этой манере ношения больших шалей свидетельствуют и изобразительные источники.

Поразительные аналогии археологическим находкам встречаются в этнографических источниках среди декора шалей. Большой холщовый платок из могильника Амгата VII-IX вв. был украшен шелковой каймой, которая обрамляла лицо носившей его женщины. На рисунке, выполненном в 20-х годах XX в. ростовским художником В.Шлипневым, виден совершенно аналогичный прием декора платка, о котором сообщает и Е.Н.Студенецкая: “На Северном Кавказе преобладали шали и платки одноцветные с каймой” [Там же, с. 190].

Возможно, что в Алании манера ношения больших шалей, свободно наброшенных на голову, с ниспадающими концами, сложилась под влиянием Византии. В византийском женском костюме покрывало —мафорий — всегда спускалось с головы на плечи и окутывало всю фигуру. Мафорий являлся непременным атрибутом одежды святых в византийском и русском изобразительном искусстве. Как видно из многочисленных фресок и мозаик, мафорий почти всегда имеет отделку в виде узкой каймы, обрамляющей лицо.

Этнографическим отголоском аланской шапочки с накосником является, вероятно, чеченская чухта — обязательная принадлежность головного убора замужней женщины, которая представляет собой узкий мешочек с незашитыми боковыми краями. В верхней части есть две тесемки, которые завязывались на темени или на затылке. Чухту носили в сочетании с шалью. У карачаевцев такой головной убор назывался чач салгъан — продолговатый мешочек, украшенный вышивкой и кисточками.

Аланский женский головной убор отличался большим количеством составляющих деталей. Среди них отмечались начельные диадемы. В ряде случаев в археологическом материале зафиксированы узлы, завязанные на диадемах. В одном контексте с ними следует рассматривать шлемовидный головной убор с завязанным надо лбом узлом, обнаруженный А.П.Руничем в могильнике Эшкакон. Абстрагируемся от отношения к узлу как оковам для духов и обратимся к этнографическому материалу. Е.Н.Студенецкая указывает, что у адыгов “замужняя женщина заменяла шапочку повязкой с узлом на темени, которую покрывала большой шалью или покрывалом” [Студенецкая, 1989, с. 56].

В этой связи интересна предложенная Е.Н.Студенецкой интерпретация узла на головном уборе. “Многие информаторы в Кабарде называли узел головного платка замужних женщин, завязываемый на темени, бжъакъуэ (рог). По-карачаевски такой узел называется чох — „гребень, чуб". Это значение близко к ингушскому курхарс, где кур обозначает „рог, чуб, хохол". Женский головной убор осетинок — гопп, что означает „хохол, гребень у птиц", так же как чIугал у ингушей. В XIX в. на женских шапочках и в нагрудных застежках (верхняя пара) адыгских народов встречаются изображения птиц. Мотив птицы особенно широко распространен в дагестанских женских украшениях— на подвесках, серьгах, головных украшениях. Рогатые головные уборы замужних женщин встречались и у других народов, например, у русских — кичка рогатая. Рога, петушиные гребни, по-видимому, связаны с древнейшими магическими представлениями” [Там же, с. 60]. Тема птиц прослеживается и по более раннему археологическому материалу. Так, среди находок VI-V вв. до н.э. в могильниках Чечни и Ингушетии, а также Осетии обнаружены так называемые птицевидные бляхи, которые имеют аналогии и в средневековых могильниках Северного Кавказа VII в., что позволило М.Х.Багаеву сделать вывод о глубокой традиционности данного вида украшений [Багаев, 1973, с. 20-4].

Исследователи отмечают, что цилиндрические шапочки кавказских женщин связаны с тюркским культурным компонентом, на что указывают их названия: тэтэр пыIэ (татарская шапка), Крым пыIэ (крымская шапка), къущхьэ пыIэ (балкарская, горская шапка) [Студенецкая, 1989, с. 196].

Жительницы Северного Кавказа в раннем средневековье носили платья ту-никообразного покроя с перегибом по плечам (Прил.6.). Рукав повторял конструкцию рукава мужского кафтана и пришивался под прямым углом к стану. Размеры платья варьировали, уменьшая ширину ткацкого куска или добавляя раскашивающие клинья в боковые швы. Горловину округлой формы снизу обшивали холстом, а сверху—шелком. В некоторых случаях в качестве декора горловины использовали металлические бляшки. Застегивалось платье на левом плече. Пуговица располагалась сверху, а петля — снизу. В районе плеч, у горловины пришивали петли, в которых закрепляли концы ожерелий.

Интересной деталью женского платья служил запазушный карман прямоугольной формы, вшитый под горловину. Он перекрывал плечи и фиксировался в верхней части спины. Такая конструкция должна была придать карману жесткость и прочность, ведь его использовали в качестве вместилища, поскольку женское платье того времени не имело пояса, на который подвешивались бы сумочки и другие необходимые предметы. По обеим сторонам кармана располагались входы. Запазушный карман аланского женского платья VII-Хвв. был типичным элементом. Его пришивали даже на платьица кукол.

Под карманом находился вертикальный разрез, высота которого варьировалась и зависела от семейного статуса женщины. Глубокие, почти до живота разрезы были характерны для платьев женщин-матерей. На девичьих платьях такие разрезы были неглубокими, достаточными для того, чтобы проходила голова. Различное оформление ворота, зависящее от семейного статуса женщины, зафиксировано в этнографическом материале народов Средней Азии.

Платья женщин всех возрастов, в том числе детские и кукольные, шили по одной схеме.

Холщовые женские платья, как и мужские кафтаны, украшали шелком по вороту, низу рукавов, подолу и боковым разрезам. Но шелковый декор женской и детской одежды был несравненно богаче. Ее украшали разного рода нашивки на плечах, рукавах или подоле. В позднеримской традиции вставки-медальоны называют орбикулами (лат. orbiculi), а вставки-квадраты— таблионами (лат. tabulae). Манера декора подола горизонтальной полосой, которая у боковых разрезов поворачивала вверх, называлась гаммадий (лат. gammadie). Мода украшать одежду таким образом была заимствована аланами у византийцев.

Подобный прием декора можно видеть также на коптских одеждах VII в., где места отделки постоянны: вокруг ворота, по подолу и на рукавах. Интересен прием декора вертикальными полосами, которые начинаются на спине, проходят через плечи и заканчиваются на груди перехватом с круглой или копьевидной розеткой [Соболев, 1934, с. 99].

Женские шубы имели тот же покрой, что и платья. Они были не распашными, а с осевым разрезом впереди. Шубы подбивали овчиной, козьим мехом или пушниной и крыли холстом, а иногда шелком.

Женщины носили такие же короткие штаны и холщовые чулки, как и мужчины. Л.Н.Глушков, исследовавший парное захоронение в Нижнем Архызе, отмечает: “Обе женщины были положены на правый бок с согнутыми ногами, сверху были покрыты шубами с холщовым верхом на козьем меху, в холщовых панталонах и чулках”[ Черновая записка Л.Н.Глушкова. Хранится в СГОКМ без номера].

Женская обувь также была аналогична мужской. В Подорванной Балке обнаружен кожаный башмачок, верх которого отделан шелком. В соединительные швы мастерицы вставили кожаную бейку, сложенную вдвое и выпущенную на лицевую сторону в качестве отделочного канта. Наличие бейки объясняется технологией скрепления кожаных изделий. Ее отсутствие привело бы к быстрому разрыву кожи в местах прокола иглой и скрепления нитями. Детали обуви скреплялись лубяными нитками. Отделочный шелковый кант по верху женских башмаков мог быть более широким и даже фигурным. В этом могильнике встречено несколько экземпляров образцов такой обуви, которая подобна находкам в Мощевой Балке, где были найдены экземпляры, окрашенные в красный цвет. Обнаружена также пара женских чувяков с фигурным верхом, сшитых из одного куска дубленой кожи со швом по подметке. В средневековых экземплярах сафьяновой обуви применяли холщовую подкладку и шелковую отделку.

Наряду с чувяками в могильниках встречаются и кожаные носки. В этнографии у разных народов Кавказа подобный вид обуви известен под одним корнем (меси, мес, мест, маьхьси). Это древнеиранский термин, восходящий к слову “овца” [Абаев, 1949, с. 171 ].

В VII-IX вв. на Северном Кавказе уже сформировались основные типы обуви, которые прослеживаются в этнографическом костюме: кожаная обувь без подметок, изготовленная из сыромятной кожи и кожи тонкой выделки в виде низких чувяков и высоких сапог, а также кожаные носки, чулки и войлочные ноговицы. Низкую обувь носили как мужчины, так и женщины. Высокие, закрывающие колено сапоги были, очевидно, элементом исключительно мужского костюма.

Систему кроя обуви и швов на ней А.А.Иерусалимская соотносит с этническими традициями: “Однотипную обувь типа чувяков разные народы Кавказа сшивают по-разному: осетины—со швом по верху, адыгские народы — со швом по подметке” [Иерусалимская, 1992, с. 17]. Однако исследователь этнографического кавказского костюма Е.Н.Студенецкая указывает на однотипный характер изготовления обуви всеми народами Северного Кавказа. Автор настоящего исследования считает, что имеющийся на сегодняшний день археологический материал, соотносимый с этнографическими традициями, позволяет говорить о том, что обувь, как и весь комплекс костюма, формировалась на Северном Кавказе в рамках региона, а не этнических групп, что было обусловлено особенностями рельефа, климата и имевшегося у населения материала.

В погребениях обнаружены мужские и женские перчатки, холщовые и кожаные, с пальцами и типа митенок. Оригинальны перчатки из Мощевой Балки, сшитые из кожи ягненка, с шелковой аппликацией в виде небольших кружочков у каждого пальца.

С достаточной степенью уверенности можно провести границу между головными уборами женщин-матерей и молодых девушек и девочек (Прил.7.). До рождения ребенка женщины могли показывать волосы, что известно из этнографии, причем этнографические сведения стали известны раньше, чем данные археологии. Долгое время материалы из могильника Мощевая Балка считались этнографическими. Но когда исследователи установили хронологические рамки бытования памятника — VII-X вв. и провели культурно-исторические параллели с могильниками этого круга—Уллу-Кол, Эшкакон, Подорванная Балка, Амгата и др., стало возможным говорить о том, что различие между девичьими и женскими головными уборами на Северном Кавказе имело место и в раннем средневековье. Об этом свидетельствуют археологические модели головных уборов аланок.

Девочки носили волосы открытыми, заплетенными в косички, лоб при этом перехватывала диадема из шелковой или шерстяной узорчатой ткани с нашитыми на нее брактеатами и индикациями. Среди головных уборов девочек встречаются глубокие округлые шапочки из четырех клиньев с опушкой, выполненные по той же схеме, что и округлые мужские шапки. Мелкие овальные шапочки с собранными надо лбом складками, которые также изготавливали из четырех клиньев, имели завязки.

К этому же типу овальных шапочек можно отнести головные уборы из станицы Старокорсунской и городища Адиюх. У станицы Старокорсунской остатки шапочки такого типа обнаружил В.Н.Каминский. От головного убора сохранилось только убранство венчика: бронзовые бляшки в виде восьмерок нашиты по одной линии с располагавшейся надо лбом брошью с триквестром.

Фрагменты шапочки с городища Адиюх позволяют по аналогиям реконструировать оба головных убора. На черепе женского костяка сохранились остатки красного шелка, окантованные полосой из трех рядов мелких выпуклых позолоченных бляшек, нашитых на кожаную ленту, которая над теменной костью образовывала угол, характерный для шапочек из могильников Мощевой и Подорванной Балок. Этот угол был декорирован трехлепестковой розеткой. Головной убор из Кисловодского могильника, обнаруженный А.П.Руничем, был, очевидно, подобной конструкции.

В могильнике Эшкакон найден холщовый головной убор, изготовленный из цельного прямоугольного куска ткани. В середине длинной стороны завязан узел. Это придает головному убору форму, сходную с башлыковидной.

В парном женском захоронении из Подорванной Балки сотрудник Ставропольского краеведческого музея Л.Н.Тлушков обнаружил головной убор, сшитый по схеме мужских конических шапок, выполненный из шелковой ткани с аппликацией из золоченой кожи (Прил.8.). Головной убор изготовлен из четырех радиально расположенных лоскутов ткани треугольной формы размерами 22х22х17, 22х22х19, 22х22х16,5, 22х22х17 см. Один лоскут сшит из двух кусков ткани: треугольного (16 х 16 х 14,5 см) и прямоугольного (8,08 х 14,6 см). Соединительные швы, которыми детали сшиты между собой, выполнены следующим образом: подогнутые на изнанку на 1 см срезы ткани сшиты стежками “через край” по лицевой стороне (в 1см—8-10 стежков) нитками коричневого цвета. На отдельных лоскутах имеются фрагменты кромки ткани.

Кожаная аппликация, покрывающая 15см от вершины убора, в верхней части представляет собой сплошные кожаные накладки треугольной формы, ниже — сложный растительный орнамент. В местах соединения части аппликации сшиты соединительным швом стежками с изнанки. Скрепленные таким образом куски кожи пришиты к четырем радиально расположенным лоскутам ткани соединительными стежками по всему периметру орнамента кожаной аппликации (на 1см—8-10 стежков). Нитки, которыми выполнены соединительные швы кожаных аппликаций, светло-коричневого цвета.

Радиальные отделочные швы, соединяющие между собой заготовки деталей кожаных аппликаций, выполнены крестообразными стежками. При этом использовались нитки двух цветов—бежевого и зеленовато-коричневого. Две разноцветные нити связывались вместе узелком, затем нить одного цвета укладывалась между сшиваемыми кусками, а нитью другого цвета сверху делали крестообразные стежки, через 4-6 мм нити менялись. Таким образом, получался отделочный шов шириной 2 мм с перемежающимися крестообразными стежками бежевого и зеленовато-коричневого цвета. Отделочные и соединительные швы верхней части головного убора выполнены натуральным шелком.

Ткань головного убора выполнена из нитей натурального шелка основным полотняным переплетением. Раппорт состоит из двух нитей основы и двух нитей утка. На полосках ткани имеются фрагменты кромки. Переплетение кромки не отличается от переплетения ткани. Однако кромка более плотная по основе. Нить утка непрерывна. Таким образом, кромка относится к классическому виду. Толщина нити ткани — 0,13 мм. Плотность ткани по утку — 83, по основе — 86 нитей на 25 мм длины. Перед нами тафта китайского производства, широко распространенная в тот период и известная по вещам из могильников Нижнего Архыза и Мощевой Балки.

Ткань была окрашена мареной красильной (Rubia tinctorum), экстракт которой носит название “крапп”. Это растение известно с древнейших времен как природный краситель. Для окрашивания используются корни марены, в которых содержится основное красящее вещество — гликозид ализарин. Цвет окрашенной ткани может быть ярко-красным, желтовато-красным, коричневым, желтым. Растение окрашивает шелк и хлопок, при этом чистота оттенка сохраняется в течение многих лет. Химико-биологический анализ ткани с определенной степенью вероятности позволяет утверждать, что она была окрашена экстрактом корней марены красильной уже в готовом виде.

Кожа, из которой была выполнена аппликация, выделана местными скорняками. Она имеет толщину 1,8-2 мм. Проколы, с помощью которых кусочки кожи пришивали друг к другу и к ткани, выполнены шилом и представляют собой отверстия с ровным краем. Поверхность кожи около проколов гладкая, без повреждений, что свидетельствует о ее мягкости, прочности и гибкости в момент сшивания. Эти характерные свойства, а также особенности истологического строения позволяют утверждать, что аппликация выполнена из овечьей или козлиной кожи. На поверхности кожи обнаружены частицы желтого металла. Эмиссионный спектральный анализ показал, что покрытие представляло собой сплав золота, серебра и меди.

К шапочке крепился назатыльник, выполненный из шелковой ткани несколько другого качества. Ее плотность по утку — 70, по основе — 58 нитей на 25 мм длины. Назатыльник заканчивался опушкой из разного по цвету меха животных семейства куньих (колонок, куница и норка). Опушка сшивалась из чередующихся между собой светлых и темных прямоугольных кусочков меха соединительным швом “через край”.

Таким образом, анализ материала головного убора свидетельствует о большом искусстве не только древних швей, но и скорняков, и мастеров по металлу. Можно говорить о развитии животноводства и охотничьих промыслов среди местного населения. Ткань указывает на торговые связи с Китаем, а использование шелковых ниток для скрепления деталей изделия свидетельствует о том, что среди импортируемых товаров были не только ткани, но и нити, а возможно и шелк-сырец.

Эти два головных убора из Эшкакона и Подорванной Балки являются уникальными башлыкообразными формами, которые связывают с женским комплексом. Если в пользу такой атрибуции экземпляра из Эшкакона говорит символика узла, завязанного в теменной части, о чем речь пойдет ниже, то в Подорванной Балке головной убор был обнаружен в женском захоронении с типичным набором женского инвентаря. Данное утверждение опирается также на археологические данные, сведения исследователей в этой области [Атаев, 1963, с. 113; Равдоникас, 1972, с. 1б3] и письменные источники.

Шлемообразные головные уборы были типичными для женщин Кавказа, считает Т.Д.Равдоникас. Она указывает на сходство покроев глубоких шапочек с округлым верхом и шлемообразных головных уборов у мужчин и девушек, отмечая при этом, что такой обычай был характерен для многих народов: монголов, адыгейцев, осетин. Например, путешественники отмечали, что в XIII в. монгольских девушек и молодых женщин с большим трудом можно было отличить от мужчин, так похоже они одевались. При этом монгольских женщин выделяли совершенно особые головные уборы [Плано Карпини, 1957, с. 10]. В этой связи исследователь одежды народов Средней Азии О.А.Сухарева предлагает рассматривать единство покроя костюма как черту архаическую, а общие для обоих полов формы считать наиболее древними [Сухарева, 1979, с. 79]. Однако вопрос о единстве форм шлемообразных головных уборов у мужчин и молодых девушек не должен ограничиваться констатацией факта древности их происхождения, а может быть рассмотрен в контексте социального статуса обладательницы такого убора. К сожалению, на сегодняшний день не достаточно материала, чтобы решить его однозначно.

Сложностью и тщательной продуманностью отличался головной убор женщин-матерей. Они должны были скрывать свои волосы, и эту задачу прекрасно выполняли разного покроя шапочки с накосниками. Например, шапочка из Мощевой Балки была выкроена из цельного куска ткани. Экземпляр, обнаруженный в Подорванной Балке, собран из отдельных деталей: двух прямоугольных половинок—собственно шапочки со скругленным верхом и прямоугольного накосника. Длину накосника варьировали, вероятно, в зависимости от длины волос. Под шапочку надевали нижнюю диадему, а сверху — верхнюю. Затем все покрывали шарфом или платком, выполненным из холста и отделанным шелковой каймой, обрамляющей лицо, подобным находке из Амгаты. Такой платок женщины иногда оборачивали вокруг головы вроде тюрбана. Согласно этнографическому материалу Средней Азии, такой головной убор женщина впервые надевала после рождения ребенка [Мешкерис, 1979, с. 16].

Возможно, что в качестве верхней диадемы использовали шарф, скрученный в жгут. В таком виде шарф из разреженной ткани типа марли с декоративными уплотненными вытканными полосками и бахромой из плетеных косичек найден в Подорванной Балке.

В убранстве своего костюма женщины использовали большое количество украшений, амулетов и аксессуаров. Для древности пограничная связь между украшениями и амулетами очень тонка. Часто любой элемент украшения был одновременно амулетом или талисманом. Изящно изготовленные предметы туалета (ногтечистки, флакончики, пинцеты, копоушки) становились украшением костюма, а придание им формы оберега (ногтечистка в виде когтя животного) наделяло их охранительными функциями.

Сугубо женскими считались талисманы из костей зайца и лисы. В Мощевой Балке кости зайца найдены в карманах платьев, а также пришитыми с изнанки у бокового разреза. А.А.Иерусалимская связывает талисманы из костей зайца с женской магией плодородия. Обычай использования подобных талисманов известен среди представителей иранской культурной общности, проживавших за пределами Кавказа. С.А.Плетнева зафиксировала заячьи фаланги в связках по семь-девять косточек, прикрепленные к поясу погребенных женщин в могильниках салтово-маяцкой культуры. Вероятно, кости зайца использовали как талисманы для привлечения “фарна”, обозначавшего в иранской традиции удачу. Не случайно скифы, готовые вступить в бой против Дария, бросились за пробегавшим мимо зайцем. Геродот говорит о том, что Дарий расценил это как презрение к персам со стороны скифов и увел свои войска [Геродот IV, 134]. Но эллин Геродот не понял того, что понял иранец Дарий. Скифы поймали свою удачу, и поэтому смысл их даров стал очевиден для персов: “Если вы, персы, как птицы не улетите в небо, или как мыши не зароетесь в землю, или как лягушки не поскачете в болото, то не вернетесь назад, пораженные этими стрелами” [Геродот IV, 132].

В этом же контексте следует рассматривать талисманы из мелких костей лисы. Их повсеместное бытование С.А.Плетнева отмечает в салтово-маяцкой культуре. Автор справедливо связывает такие амулеты с онгоном лисы как покровительницы женщин и девушек [Плетнева, 1967, с. 172]. Мотив лисы-помощницы нашел отражение в народных осетинских сказках, где она является своеобразным Котом в сапогах, помогает и покровительствует девушкам. Видимо, не случайно на погребальном покрывале из Сентинского храма, под которым покоилась совсем юная девушка, были вышиты лисицы (см. [Марковин, 1983, с. 70]). Мотив лисы—помощницы женщин прослеживается в адыгейских сказках, где она помогает зайчихе отомстить волку за смерть зайчат. Лисица и зайчиха называют себя сестрами.

Эти животные в сказках народов Кавказа не противопоставляются, а объединяются общим началом материнства.

Использование мелких костей, зубов и изображений животных в качестве амулетов и талисманов связано с очень древними тотемными представлениями. Медвежьи когти, зубы и шерсть народы Северного Кавказа использовали как обереги, призванные оградить владельца от дурного глаза и злых духов. Медвежьи зубы и когти в качестве амулетов зафиксированы в аланских погребениях в Балке Балабанке в Отрадненском районе Краснодарского края (см. [Каминская, 1989]). В адыгейских сказках распространен мотив, в котором медведь воспитывает младенца, а затем, когда мальчик становится непобедимым батыром, возвращает его людям. Родственная связь медведя с людьми признавалась осетинами, о чем свидетельствуют такие фамилии, как Аршиевы, Арсоевы, что в переводе на русский язык означает Медведевы [Биджелов, 1992, с. Зб].

В качестве оберегов использовались также зубы оленя. В ожерелья, найденные в Мощевой и Подорванной Балках, были включены просверленные зубы оленя. В Подорванной Балке обнаружена имитация зуба оленя, изготовленная из стекла.

Специфически женскими амулетами, связанными с растительной магией, являлись орехи. Они найдены повсеместно в шкатулках для рукоделия, карманах платьев, у изголовья. В основном это плоды лесного ореха. В могильнике Эшкакон встречены плоды грецкого ореха с просверленной скорлупой, использовавшиеся в ожерельях. Скорлупа грецких орехов часто встречается в погребениях VII-X вв. и в более позднее время, например в Дзивгисском некрополе.

На Кавказе народные поверья наделяли ореховое дерево особыми магическими свойствами. Ему приписывали способность избавлять от недугов, женского бесплодия, детских болезней и т.п. Так, например, шапсуги, чтобы победить недуг, выкапывали ход под корнями орехового дерева и в течение месяца, каждую среду, натощак пролезали в этот ход [Лавров, 1959, с. 204].

В более позднее время лесные орехи заключались в серебряные оправы и использовались в качестве подвесок, которые несомненно выполняли функции оберега. Известны подвески из сероватого камня, сделанные в форме лесного ореха [Чурсин, 1929, с. 211].

В Мощевой и Подорванной Балках зафиксированы обереги, нашитые на одежду или закрепленные в специальных мешочках на поясе у мужчин или на левом плече платья у женщин. Они представляли собой палочки орешника или таволги. А.А.Иерусалимская связывает использование таких амулетов с культом плодородия.

Совершенно очевидно, что исследование амулетов и талисманов является самостоятельной темой, о чем свидетельствует многочисленная литература, касающаяся данного вопроса. Но в контексте истории костюма важно, что данный вид убранства можно рассматривать как свидетельство единства материального и духовного формирования Северо-кавказского культурно-исторического ландшафта.

Несомненно, что до проникновения на Северный Кавказ христианства все население было языческим и поклонялось силам природы. Да и после того как верхушка аланского общества приняла христианство, основное население еще долго сохраняло языческие верования. Ибн Руста, арабский автор Х-ХI вв., отмечал, что “аланский царь—христианин в сердце, но весь народ его царства—язычники, поклоняющиеся идолам” (цит. по [Минорский, 1963, с. 221]).

Характерным украшением женского платья народов Северного Кавказа в раннем средневековье были бусы, хотя в этнографическом костюме они практически отсутствуют. Наиболее распространены в VII-X вв. низки из каменных и стеклянных бусин. Особенно эффектно выглядели стеклянные бусины с внутренним золочением. Они отличались сложной техникой изготовления, которая “могла быть доступна только центрам с развитым стеклоделием и ювелирным ремеслом, а также только специализированным мастерским” [Алексеева Е.М., 1982, с. 18], где бусы производили главным образом на экспорт. Для своих низок аланки покупали на рынках квадратные бусины с ковровым мозаичным узором и овальные с узором из сложных глазков с ресничками. Центры изготовления этих бусин находились в Египте, Сирии и Палестине. Таких бус на Северном Кавказе найдено значительно больше, чем в центрах их производства [Деопик, 1961, с. 61]. В ожерельях раннего средневековья встречаются крупные бусины округлой формы из синего матового стекла со сложными глазками, состоящими из шести слоев, а также кольцевидные бусины из желтого непрозрачного стекла с синими и белыми вставками в пять слоев. Все эти бусы были распространены как в древности, так и в византийское время.

Бусины с глазками использовались, очевидно, как обереги от “дурного глаза”. В нартском эпосе бусинка упоминается в качестве талисмана, освещающего путь: “Я сестра Уархага. Уже давно я здесь. Мой муж сотрапезничал с солнцем, и оно подарило ему ярко светящуюся бусинку. Каждый вечер я вешала ее на шею, и она освещала мне путь. Свет этой бусинки ты и видел” [Нарты, 1989, с. 457]. Бусины с глазками как бы получили второе рождение в качестве амулетов в этнографическом материале. Исследователи отмечали, что среди амулетов мусульманского населения Кавказа часто встречаются бусины древнего происхождения, так как найденная в земле вещь внушает к себе особое почтение [Чурсин, 1929, с. 216].

Помимо бусин в ожерелья входили и другие предметы, связанные с магическими представлениями. Сохранившееся в могильнике Подорванная Балка ожерелье наряду с глазчатыми бусинами из желтого и синего стекла включало зуб оленя, косточку персика, плод водяного ореха, камешек с отверстием в центре, амулет-печать из рога серны с солярным изображением, бляшки из раковин. Все составляющие были соединены кожаным шнуром с помощью особой системы узлов. Каждый предмет в этом наборе не случаен. Глазчатые бусины, изготовленные в Византии, были призваны охранять свою хозяйку от дурного глаза. Камешек с естественным отверстием в центре, вероятно, связывался с небесными силами.

Амулет из рога серны имел выраженное солярное значение. В средневековыx памятниках встречается большое количество амулетов с солярной символикой — окружностями с точкой в центре, прочерченными на роге животного, считавшегося у кавказских народов тоже солнечным символом.

В русле лечебной магии осмысливались раковины моллюска. А косточку персика составитель ожерелья включил в него тоже не случайно. В Китае, где персик впервые стали культивировать 5 тысяч лет назад, этот плод и само персиковое дерево были наделены очистительными функциями, помогавшими избавиться от злых духов и болезней. Косточки персика китайцы использовали в качестве лекарства [Шефер, 1981, с. 243]. В средние века персик не произрастал в землях алан, очевидно, плоды попадали сюда с караванами шелка, а купцы, везущие экзотические товары не только из далекого Китая, но и из Самарканда, знакомили местное население со свойствами этого удивительного плода.

Плод водяного ореха мог заинтересовать хозяйку ожерелья своей экзотичностью и эстетическими качествами, но характер остальных компонентов говорит в пользу того, что и его включение имело магическую основу. По-видимому, плод попал на Северный Кавказ с караванами шелка, проходившими через Среднюю Азию, а затем по северному побережью Каспийского моря, где в низовьях Волги рос водяной орех.

Все предметы, входившие в ожерелье, были закреплены на кожаном шнуре с помощью особой системы узлов, а узел, как известно, препятствовал общению с духами.

Наличие в одной низке, наряду с предметами местного происхождения, византийских бус и косточки персика — плода из далеких восточных земель — позволяет рассматривать ожерелье как звено, связывающее два конца Великого Шелкового пути — Восток и Запад.

В убранство женского костюма входили браслеты, перстни и серьги. Браслеты и перстни выполняли не только декоративную функцию. Круг вообще считался оковами для духов. Отголосок подобных представлений встречается у таджиков, населявших территорию древнего Согда, где руки женщины, на которых не было хотя бы одного кольца, считались ритуально нечистыми. В северокавказских памятниках VII-Х вв. в Мощевой Балке, Хасауте, Нижнем Архызе, Усть-Теберде в большом количестве найдены стеклянные перстни из черного стекла. Исследователи связывают их с импортом из Закавказья, как и стеклянные браслеты из черного и коричневого стекла [Львова, I960, с. 173]. Верхняя дата бытования стеклянных перстней — IX век, позже этого времени они не встречаются. Однако форма таких колец очень неудобна для постоянного ношения. Толстый стеклянный валик, находящийся между пальцами, мешает работать. Может быть, они использовались только в погребальном инвентаре и были исключительной принадлежностью усопших?

Серьги— излюбленное женское украшение с глубокой древности. Их изготовляли из бронзы, серебра и золота. Наиболее ранними были серьги в форме калачика. В VII-VIII вв. распространены серьги в виде пирамидок, сплошь покрытых зернью, а также с подвесками из полых шариков.

Детская одежда во многом повторяла набор взрослого ансамбля. Платья девочкам шили по одной выкройке с женскими. Поясная одежда и обувь были аналогичны взрослым образцам. Комплекс плечевой одежды мальчика представлен двумя шелковыми рубашками и двумя холщовыми кафтанчиками. Две шелковые рубашки 32-го размера из могильника Подорванная Балка, выполненные из китайской ткани, были надеты одна на другую. Нижняя рубашка прямого покроя. Плечи — сшивные. Рукав, пришитый к стану по прямой линии, сужается книзу. Правый рукав примерно в средней части имеет шов, обусловленный не конструктивными особенностями, а размером куска ткани. Рубашка запахивается на левую сторону. Воротник-стойка и края рукавов обработаны согдийским шелком.