С.М. Соловьев "Петровские чтения"

нравственное
освящение,
нравственную неприкосновенность. "Патриарх, архиереи
-
еретики,
изменники
православию!"
И
это
говорили
люди,
облеченные
также
нравственным
авторитетом, начитанностию,
т.
е.
в
глазах
толпы
знанием
Св[ященного]
Писания, готовностию страдать и умирать за истину. "Нам не дают
высказывать
истины, обличать неправду, - кричали они. - Вместо
того
чтоб
по
заповеди
Христовой обращаться с нами кротко, убеждать с тихостию, они
нас
пытают
и
жгут".
Вот знаменитый разговор раскольника с патриархом.
Раскольник: "Правду говоришь, святейший владыка, что вы на себе Христов
образ носите, но Христос сказал: "Научитеся
от
Мене,
яко
кроток
есмь
и
смирен сердцем, а не срубами, не огнем и мечом грозил;
велено
повиноваться
наставникам, но не ведено слушать и ангела, если не то
возвещает".
Что
за
ересь и хула двумя перстами креститься? За что тут жечь и пытать!"
Патриарх отвечал: "Мы за крест и молитву не жжем и не пытаем,
жжем
за
то, что нас еретиками называют и не повинуются Св[ятой] Церкви, а креститесь
как хотите". Как обыкновенно бывает при подобных отношениях, люди, требующие
свободы и безопасности, требуют их только для одних себя, а не
для
стороны
противной в одинакой степени, и раскольники не ограничивались одною свободою
двуперстного сложения, они требовали также свободы и безопасности в открытом
нападении на Церковь, свободы и безопасности в своей проповеди против нее, в
выставлении ее еретическою. Но в толпе не умели уяснить себе эти
отношения,
и
раскольники
в
глазах
многих
имели
большую
выгоду,
выгоду
гонимых.
Некоторые шли за ними; другие, оставаясь
при
Церкви,
не
могли
для
себя
вполне уяснить ее правоты, а потому естественно охлаждались к ней; ослабевал
и авторитет Церкви, нравственная смута чрез это
усиливалась;
у
ревнителей
старины, стоявших, по-видимому, за неизменность, твердость всего преданного,
даже каждой буквы, твердости и неизменности не оказалось с самого же начала,
с самого начала страшная рознь между толками, и
люди
в
отчаянии
от
этих
разноречий, от этой смуты разбрелись по всевозможным дорогам, ища веры, и до
сих пор ищут.
На
помощь
Церкви
была
призвана
наука:
устроили
в
Москве
школу,
академию,
обязанностию
которой
было
защищать
православие;
начальник
(блюститель) и учителя должны смотреть, чтоб ни у кого не
было
запрещенных
книг; если кто-нибудь будет обвинен в хуле на православную веру, то отдается
на суд блюстителю и учителям, и если они признают обвинение справедливым, то
преступник подвергается сожжению. Таким образом,
академия
уполномочивалась
следить
за
движениями
врагов
православия
и
бить
всполох
при
первой
опасности; это была
цитадель,
которую
хотели
устроить
для
православной
Церкви при необходимости столкновения ее с иноверным Западом; это не училище
только, это
страшный
трибунал:
произнесут
блюститель
и
учителя
слово:
"Виновен в неправославии", - и костер запылает для преступника. Понятно, что
для произнесения суда над уклоняющимся
от
православия
судьи
сами
прежде
всего должны быть согласны между собою.
Но
с
самого
начала
православные
ученые, призванные в Москву
для
защиты
православия
научными
средствами,
разногласят друг с другом.
Симеон
Полоцкий
разногласит
с
Епифанием
Славинецким;
потом
великороссиянин Сильвестр Медведев,
ученик
Полоцкого,
ведет
ожесточенные
споры с учителями академии греками
Лихудами.
Двор
на
стороне
Медведева,
патриарх на стороне Лихудов; понятно,
что
русские
люди
делятся,
двоятся
между двумя враждебными лагерями, всюду
споры,
шатость,
смута.
Верховный
пастырь Церкви, патриарх, находился при этом в очень
незавидном
положении;
раскольники обзывали его еретиком; при дворе, в обществах,
находящихся
под
влиянием
Полоцких,
Медведевых,
смеялись
над
ним,
как
над
неучем. ..далее